Юля Федорищева. Фото Густаво Зырянова

Юлия Федорищева. Русалочка

Русалочка

Я сыпала снег из ладони на голое поле.
Спала на соломе,
смеялась без смеха,
плясала на иглах и сеяла ветер.
Я море ловила в озябшие сети,
смотрела на птиц и стояла на пристани дикой,
пустынной, босой.
Я питалась акридами, мёдом
и горькой росой.
Собирала по камню и строила замок,
искала дорогу в песках и всё думала:
можно ль из радуги выкроить мост
и добраться
до Бога,
до светлых очей Его, молча спросить:
сколько Ты мне отмерил прожить?
Потому что, Господи,
не надо мне вечности!
Дай только душу, одну, человеческую,
чтобы однажды на пашнях Твоих
встретить его – или их? – и утешиться,
издали видя влюблённых.
Не спрашивай,
стоит ли он стольких жертв и не много ль
в истории мира безумных. Ведь в том
и загадка,
не так ли?
Дни утекают за днями по капле,
и можно поймать журавля,
реки сделать послушными,
горы засыпать песком и разрушить,
но в мире есть то, что нельзя удержать:
время, летящие звёзды –
и сердце.

Лилии, луны, лагуны

Всё повторяется, кроме
Времени вечной погони.
В смерти подобной истоме
Падают листья в ладони.

Как ни смешаются руны,
В дебрях тумана едины
Лилии, луны, лагуны,
Луны, лагуны и льдины.

Крошатся замки из глины.
Сну бесконечному рады,
Дремлют луга и лощины,
Листья, леса и лампады.

Лодка скользит мимо ивы,
Лёгкие волны лаская.
Неразделённо-красивы
Лебедь и пена морская.

Лебедя белые перья
Луч озаряет лиловый,
К лунам льняные поверья
Тянутся стеблями снова.

В ласковом свете лиловом
Смутно, прозрачно наивны
Лилии, луны, лагуны.
Луны, лагуны и льдины.

Чудо

Тише сна, тише сна,
Тише облака льняного
Проплывает даль земного
Мимо кроткого окна.

Чуть дыша, чуть дыша
Шепчут ходики прилежно,
И круглеет безмятежно
Их стеклянная душа.

Далеко, далеко
Лунный свет белеет в чаще,
И течет по звёздной каше
Золотое молоко,

Над землёй, над землёй
Золотым потоком льётся.
Чудо кружит и крадётся,
Как пушистый кот лесной,

За луной, за луной.
Я загадывать не буду.
Я боюсь, что это чудо
Вдруг случится не со мной.

 

Магия Луны. Фантазия по работе Доры Нейфельд

Если повесить на стену дождь,
Он в сумрачном забытье
Начнёт шелестеть, погруженный в своё
Неясное бытие.

У созданных кем-то полотен век –
Не вечность, но где-то треть.
И если повесить на стену снег –
Он будет лететь, лететь,

Морозить и таять – подставь ладонь, –
Нездешняя благодать.
И если повесить на стену огонь –
Он будет плясать, плясать.

Но лунные дебри остерегись
Вносить как забаву в дом.
Их тонкие ветви уходят ввысь
И скованы синим льдом.

Не знаешь наверно, какие сны
Коснутся твоей руки.
Там оклики северных чащ слышны,
Но слишком они звонки,

И тканый их плен как большая клеть,
Где заперто божество.
А синий огонь будет тихо петь
Про время и волшебство.

Иисус

Иногда жизнь бывает тёмной.
Под наплывом тьмы угасая,
В чаще чёрной и вероломной
Я на ощупь бреду, босая.

Редкий ветер суров и душен,
Каждый вздох обжигает ноги.
И мне кажется, свет разрушен,
И мне кажется, нет дороги.

Дня иного во мглу чертога,
Силы духа, что бури косит,
Я не стану просить у Бога –
Все о чём-то у Бога просят.

Для великого дирижёра
Посреди мирового моря
Что мой голос в громаде хора?
Что печаль моя против горя?

Лучше слушать удары пульса,
Ждать состава в тени вокзала.
Иисус, если б Ты вернулся,
Я Тебе бы всё рассказала!

Ты прочел бы всего основу,
Стоя кротко у аналоя,
Ты бы понял всё с полуслова,
Ты не стал бы судить былое,

Где искать Тебя?.. В одиноком
Стылом небе едва слышна она,
Песня лет. Отрешённым оком
Смотрит в сердце мне тишина.

 

Петербургские зарисовки. Пушкину

Весна – но с прежней живостью рисуется
Старинный град над сутолокой уличной.
Я шла вдоль стреловидной узкой улицы,
Дома смотрели вежливо и сумрачно.

И окна в них темнели, будто омуты.
Они довлели арками и сводами.
И, рябью суетливою подёрнута,
Катила Мойка воды с теплоходами.

Желала прикоснуться тихо к свету я.
Переживала боль твою и горе я.
Вокруг меня, в холодный дождь одетая,
Стояла молчаливая история.

Когда же я узнала, что не сбудется
Моя мечта побыть в твоей обители,
Как будто постарели разом улицы.
И разбрелись собравшиеся зрители,

И двор дремал громадою неслышною,
Стена желтела кротко многоокая.
Лишь в высоте невидимо над крышами
Всё пела, пела птица одинокая.

Я шла назад – кафе манили красками,
На Невском ветер промышлял разбоями –
И думала, что в день зимы неласковый
Белело небо так же над тобой.

Март

Прощай, зима! Под гнётом вязких туч
Не возвышайся хмурой серой кручей.
Сегодня март особенно певуч –
Но завтра станет он ещё певучей.

Он отряхнёт от снега города,
Запустит кровь звенящим диким током,
Броню зимы взломает без труда
И разольётся радостным потоком.

Он отомстит за долгий этот год!
Всю дребедень со сбитого порога,
Я знаю, он с собой не заберёт,
Но окрылит – а это очень много!

Он протрубит, взорвав седую глушь
Победным громом лучезарной меди.
И пусть черны дворы в объятьях луж,
Пусть за стеной ругаются соседи,

Пусть не всегда опорой служит речь,
Пусть рвётся там, где латано и тонко,
Мне надо верить, чтобы уберечь
В себе самой наивного ребёнка.

Я верю в добрый путь и краткий миг.
Я верю в чистый звук и звуку внемлю.
Я верю в сны и мудрость старых книг.
Я верю в то, что солнце греет землю.

Я верю в поэтический азарт.
Я верю в мёд и яблочную мякоть,
И потому – сметай преграды, март!
Ты так красив, что я хочу заплакать.

Призраки

Из окна виден лес. Пахнет свежим бельём и травою.
Небо над головою.
Мимо нашей ограды – гуденье и грохот мопеда.
Долог день до обеда.

В сад идти не хочу. Пауты и сплетение веток,
Гроздья терпких ранеток.
Я бегу в огород. Там деревня открыта для взора,
Льнёт к ладоням простора.

Дед в сарае работает. Бабушка чистит картошку
На уху и окрошку.
Говорит: посмотрю, квас стоит на жаре или бродит.
И идёт. И уходит.

Мне за нею нельзя. По дорожкам струится прохлада.
Нет ранеток и сада.
Нет девчонок соседских. Нет дома, о нём мы тужили:
Там живут, но чужие.

Я ещё успеваю коснуться малиновой ветки,
Тесной кроличьей клетки,
Оглянуться на дом, на котёнка. И в дымке иного
Я теряю их снова.

Новогоднее

Туман морозный нёбо колет. Свеж
Седой волны заснеженный висок.
Пустеет площадь, близится рубеж,
И лунный якорь сказочно высок.

Год холит кульминацию свою.
Как дети, перед нею мы равны.
И я впервые в жизни сознаю
Монументальность этой тишины.

Всё цепенеет: стёкла, блики, ночь.
Мой город сходит с рельсов четверга,
Встаёт на рельсы, гонит прочь и прочь
Из-под колёс декабрьские снега.

Шагнём же в завтра. Сумки, короба
И прочую с собой захватим кладь.
О Господи, ты знаешь, я слаба.
Вот руки – что вольна я ими взять?

Тебе оттуда в пропастях квартир
Мои слова, должно быть, не слышны.
Пускай не знает этот бедный мир
Ни в новом, ни в каком году войны.

И если тяжек сердцу зимний плен,
Пусть по перилам, доскам, по лесам
Сквозь отрешённость возведённых стен
Надежда пробирается к сердцам,

Горячку остужая их и бунт.
Пусть от любви деревья шелестят,
Пусть прибывают самолёты в пункт,
Пусть не находят в мусорках котят.

О, в череде бегущих резво дней
Тропинками рассветными маня,
Дай радость тем, кто был меня бедней,
И тем, кто был счастливее меня.

 

Фантазия в стиле Брэдбери

Старики собираются стаями. Город спит,
Всей громадой фасадов, до самых корней испит.
Монолитный и гулкий, светящийся до небес,
Зачарованный край, небывалый бетонный лес.

Он недвижен, как кит, и безудержен, словно ртуть.
Старики собираются тайно в межзвёздный путь.
На вопросы молчат, напускают туман и дым.
Что-то прячут в комодах, приносят записки им.

Чаще ходят к друзьям, на неделе визитов пять,
То одно, то другое как будто бы отмечать,
И никто не задумался в грохоте вечных тем:
Старики улетают из города насовсем.

Он случайно узнал. Он на кухне сидит один,
Видит шторы, салфетки, берёт себе мандарин,
Говорит: «Мама, мама, ты шутишь. Ты молода!
Что случилось с тобою? Зачем ты летишь, куда?»

А она отвечает: «Сынок, мне легко, легко!
Сквозняков берегись, кипяти себе молоко».
Озаряются вспышками птичьи тела ракет,
Дремлет город, пылает над ним невесомый след.

Он глаза открывает. Садится, не помня сна.
По квартире гуляет бесплотная тишина.
Чисто прибрано, в пасмурных окнах смертельно тих
Мир оставшихся жить как хочется молодых.

Он выходит из дома, бездомно пьёт хлорофилл,
Видит стройных, подтянутых, полных ума и сил.
Он приходит на площадь, где небо всего видней,
Расплываясь солёными точками голубей.

Там за перистым слоем плывёт и дрожит фантом.
Корабли расщепляются в облаке золотом.
Там летят старики, составляя турниры-блиц.
Оживают их молодость, школа, десятки лиц.

И Гагарин вернулся, и мир, и весенний день!
Из оленьей страны прибегает лесной олень,
Над Медведем-горой неотлучно звезда горит,
И поёт под гитару бессмертный теперь Дин Рид.

Но таится забота на дне посветлевших глаз:
Как же справятся дети одни на земле, без нас?
Ничего, пусть привыкнут. Опоры когда лишён –
Вырастаешь скорее. Их время, а нам – хорошо.

Юлия Федорищева

Фото Густаво Зырянова